Как дети ждут подарка на Рождество, так Такахаши ждал своего дворецкого из булочной. Аракава всегда был себе на уме и сам решал, какие продукты требуются в дом, поэтому сейчас Торио мог только гадать с замиранием сердца. Будет ли это европейский белый хлеб с хрустящей корочкой, манящим запахом и нежнейшей мякотью, напоминающей смесь вспененного парного молока и утреннего воздуха? Или чёрный ржаной с крепким ароматом, чрезвычайно полезный, присыпанный кунжутом? Или - ан-пан, сладкий, со сложным, покоряющим соцветием вкуса в центре, где таится начинка из бобовой пасты, кунжутной или даже каштановой?
Такахаши размышлял об этом, улыбаясь и легонько поглаживая рельефные клавиши своей старенькой печатной машинки. Предполагалось, что он работает над книгой. Но у машинки сегодня было неподходящее настроение, она будто тоже задумалась о бесконечном множестве вариантов хлеба и о том, зачем ей эти думы. Не перестаёт ли она из-за них быть механическим прибором для печати текста? Не становится ли чем-то иным?
По крайней мере, Торио казалось, что она об этом задумалась.
"А вдруг Аракава купит молоко? Это было бы очень неожиданно". Взволновавшись, Торио решил закончить с книгой на сегодня и пойти прогуляться.

Вернулся он удивительно быстро для человека, который имеет привычку замирать у каждой уличной сценки и у каждого рекламного щита. С ним шло шестеро потрёпанных мужчин не самого законопослушного вида. Запущенное дружелюбие, с осложнениями, опять свело его с нуждающимися в помощи личностями.
- Заходите, не стесняйтесь, сейчас я поставлю чай. Ах, что вы, я сам справлюсь, не нужно!.. Ну, раз вы так желаете, то...
Непонимающим взглядом проводив скрывающийся в объёмном мешке чайник, Такахаши решил, что гости знают, что делают. Нетактично было бы сомневаться в этом, к тому же вид у них был очень решительным.
- Жаль, что господин Аракава сейчас отсутствует, он гораздо опытней в сервировке, чем я... а, вы сами? Хорошо, как пожелаете.
Беспрекословно отдав вазу с угощением, Такахаши предположил, что гостей наверняка ждут дома маленькие дети. Иначе зачем они вытряхнули конфеты в тот же мешок, а сверху бросили вазу и пересыпали диванными подушками?
Торио, как мог, старался не мешать гостям. И изо всех сил маскировал любопытство, но всё равно замечал в своих интонациях вопросительные нотки, нетерпеливые: когда же, когда? Когда ему расскажут что-нибудь невероятно интересное и ранее не слышанное им? Будет ли эта история поучительной или забавной, кончится ли всё плохо, хорошо или выразительной недосказанностью?
Застеснявшись своей нетактичности, он сбежал на веранду.
День выдался солнечным, тёплым. В такие дни небо кажется особо ярким в контрасте с кипенно-белыми редкими облачками. Воздух чист и дышит свежестью, словно весь он только что создан проснувшимися от зимней спячки деревьями. Словно кислород в нём особый, дающий больше сил и питающий тело с большей пользой.
Торио встал на пригретый солнцем пятачок земли, прерывисто вздохнул от переполняющих чувств. Весна, свет, душевные новые знакомые. А ещё Аракава вот-вот вернётся и принесёт хлеба. Или ан-пан. Или молока. В любом случае будет чудесно.
Нога ныла; Такахаши несколько раз переступил на месте, ища удобное положение. В конце концов он сбросил тапочек и поджал больную ногу, пристроив ступню на колено другой. Пристроил, улыбнулся мысли о том, что натура цапли неистребима, обхватил себя руками и замер. Со стороны поза могла казаться нелепой и неустойчивой, но стоять так он мог часами.
Ветер мягко ерошил волосы, качал свисающую ветвь персикового дерева, которая щекотала шею Торио нежными, новорожденными листьями. Такахаши было одурманивающе хорошо, словно солнечный свет заливал его не только снаружи, но и изнутри.
Тихая улыбка тронула его губы; она не была адресована кому-то, она просто выражала общую приязнь Такахаши ко всему окружающему пространству, удовольствие от обилия прекрасного и уверенность, что будущее сулит ещё больше таких моментов.
Двое гостей, отдуваясь, потащили через двор телевизор.

Отредактировано Takahashi Torio (2013-07-17 12:44:36)

"Именно так я начал бы свою историю, если рассказывал бы её кому-нибудь вроде себя, - подумал Торио. - Именно так: "Я стоял на одной ноге под персиковым деревом, стараясь не ёжиться от щекочущих шею опадающих лепестков, чтобы не обидеть растение. Из дома на меня укоризненно, но понимающе глядел чёрный лис. Я был счастлив, как никогда, и в то же время - как всегда был, ведь вечен персик, вечен чёрный лис, вечен я в своём счастье..."
Мысленно завершив абзац, Торио помахал Аракаве. Так машут из окна поезда, не зная, что сказать. Персик сыпанул за шиворот целый ворох нежных, розовых даже на ощупь лепестков, пахнущих скоротечностью и непобедимой надеждой в перерождение.
- Рад, что ты вернулся, Томоэ. Я ходил тебя встречать, - этими словами Такахаши одновременно выразил свою ненужную, но неистребимую заботу о свободолюбивом кицунэ и объяснил, откуда в их доме объявилось шестеро посторонних. Будь его дворецким кто-либо другой, Торио взволновался бы - он действительно не предупредил о гостях. Но Томоэ явно относился к радушным и гостеприимным существам - Торио не раз видел его мягкую улыбку, выражающую искреннюю радость, когда тот заставал незнакомцев. Не раз видел - и всегда преисполнялся тихого, затаённого восторга: насколько же ему повезло. Томоэ снисходительно относился ко всем причудам хозяина, мастерски управлялся с любой работой по дому, божественно готовил и рассказывал самые полнокровные, самые яркие истории, какие только могут быть.
В пруду плеснула рыбина; радужный бок сверкнул на солнечном свету, ударил по воде сильный хвост, рассыпая соцветье расходящихся кругов. Взгляд так и прикипел к успокаивающейся, смягчающейся глади пруда.
- Они как раз собирались, - примирительно сказал Торио, не отрывая глаз от озерца. Надёжно запрятанная в сердце дома шкатулка с перьями полыхнула голубоватым пламенем.
Как давно он не ловил рыбу... Пожалуй, уже полвека. Интересно, так ли это приятно, как слушать рассказ подростка о том моменте, когда он был героем? Уже и не вспомнить.
Ускользающе улыбаясь, Торио направился к пруду. Тихо, без шороха ткани и движения воздуха, присел на камень, окунул ладонь в воду. Холод окутал руку, но щадящий, смягчённый весенним погожим днём и атмосферой добродушия, разлитой вокруг. Торио прикрыл глаза, огладил воду, пропуская её меж пальцев и каждым биением пульса выражая ей свою любовь.
- Ты правда купил французский хлеб, мне не послышалось? - негромко спросил он.
Тягучая прохлада воды, припекающее юное солнце - контраст между температурами держал каждый нерв на взводе, на пределе напряжения, на максимуме чувствительности. Торио ощущал, как на глубине пруда движется огромная рыбина вдохновения. И мысли о мягкой хлебной сердцевине, о загадочных запахах, что принёс с собой Томоэ, о гостях, их историях и начищенном чайнике в руках Аракавы - все они входили в резонанс с её подводной жизнью.
Слова сами собой возникли в груди, они нетерпеливо подрагивали, прося оформить их, запечатлеть. Зафиксировать в вечности - или хотя бы её отрезке. И не хватало крошечной малости для того, чтоб задумчивое настроение печатной машинки перестало быть помехой. Какой-то отправной точки, какого-то мельчайшего ощущения.
- Томоэ, подойди ко мне, пожалуйста, - попросил Торио. Он всё ещё не открывал глаз, боясь спугнуть момент. Одна рука оставалась в воде, другая - поднялась навстречу Томоэ, обвела его локоть - уклончивый шёпот ткани, предугадываемая под ней тёплая кожа, шелест соприкосновения. Сжав меж пальцев запонку, Торио чётко, безошибочно понял - да. Именно этого ему не хватало.
И замер, смакуя ощущение абсолютной правильности всего дня, осмысленности каждой детали, идеального созвучия между своим ощущением и вселенской гармонией - той самой, что рождает истории. Прикосновение к Аракаве стало той точкой, что необходимо было поставить в мысленном изложении текста, прежде чем записать его вживую. И не было ничего важнее рельефного узора запонки. Торио знакомился с ним, отпечатывал его на подушечках пальцев, легонько обводил ногтем. Потом он извинится и будет очень смущён, сейчас он нуждался в этом и не мог иначе.
- Расскажи об этих запонках. С ними связана какая-нибудь история?
Не выпуская рукав Томоэ, он принялся выводить иероглифы прямо на влажном песке. Писать было неудобно, написанное не имело ни шанса на долгий век, но это так подходило моменту.

Отредактировано Takahashi Torio (2013-09-02 21:34:36)